Перед глазами появилась какая-то муть. Я часто-часто заморгала, тяжело дыша, пытаясь прийти в себя, но что-то внутри словно оборвалось. Во мне как будто рос раскаленный соленый ком, становясь все больше, больше, сводя легкие судорогой… Я уже ничего не видела, только чувствовала, как по щекам, по шее, все быстрее бегут горячие дорожки, а губы мелко трясутся, отказываясь выдавать слова.
— Эй… ты чего? — донеслось сквозь туман. Сухие колючие пальцы коснулись лица, стирая влажные следы. Я дернулась, зажмуриваясь, и одним движением подтянула колени наверх, утыкаясь в них. Всхлипы прорывались наружу пополам с истерическим смехом и бессвязной речью:
— … dess, сходила за травками… ус…усп-покоительными… придурки несчастные… все идио-о-оты… чего я вам сделала… один из ружья стреляет… идиот, облизывается… другой спрашивает, спрашивает, хоть бы умное чего спросил… а я-то что сделала, ну почему, почему, почему-у-у… я не виновата, что такая родилась… придурки все… ве…ве-едарси… идиоты несчастные… лохматые… пушистые…
Постепенно ком в горле начал рассасываться. Дышать становилось легче. Сквозь слезы я чувствовала, как Габриэла неловко утешает меня, проводя рукой по судорожно вздрагивающей спине. Женщина тоже бормотала что-то, не менее бессмысленное, чем я, но в духе «Бедная моя, хорошая девочка, ну не плачь, не плачь». Боги, наверное, это жалкое зрелище.
Найта, соберись. Прекрати истерику. Ты эстаминиэль или равейна какая-нибудь хилая? Ох, что-то мне подсказывает, что второй вариант ближе…
Усилием воли я заставила себя отпустить колени и распрямиться. Краем глаза уловила отражение в зеркальной дверце серванта: бледная, хрупкая девчонка с растрепанной косой и искусанными до крови губами. Глаза — заплаканные до слипающихся ресниц, а зрачок так расширен, что от природного цвета остался только бледно-зеленый ободок с краешка. Сморгнув, я глубоко вздохнула, переводя взгляд на невольных свидетелей моей позорной истерики. Томас обнаружился рядом с чашкой чего-то горячего. Я с отчаянием утопающего ухватилась за нее, стукаясь зубами о стекло. Кажется, ромашка… Любят они здесь ромашку пить по поводу и без… А Кристиан Рэд сидел на диване напротив, вертя в пальцах измятую сигарету, избегая смотреть в мою сторону. И вид у него был такой, словно он хотел бы оказаться сейчас где угодно, только подальше отсюда.
Он… смущается? Неужели. Я подавила торжествующую улыбку. Ну-ну.
Некоторое время мы с детективом сверлили друг друга взглядами исподлобья. Мужчина несколько раз порывался что-то сказать, но в последний момент закрывал рот и начинал катать в пальцах сигарету. Отставив чашку на сервант, я вновь подтянула колени к подбородку и мрачно спросила:
— Чего?
Полицейский вздрогнул. Потом решительно засунул несчастную сигарету в карман куртки.
— Мисс Верманова… Я должен извиниться.
Очень хотелось сказать «Неужели?», но я понимала, что Рэд на самом деле не виноват. Просто накопилось… Поэтому пришлось ограничиться осторожным кивком.
— Понимаете, мисс… Я очень близко к сердцу принимаю свою работу. И когда мне говорят: уйди, парень, это не твое дело — я не могу. Просто не могу, — он низко опустил голову, напоминая в этот момент не птицу, а побитого жизнью сторожевого пса. — Я прошу у вас прощения, мисс Верманова, за то, что был груб. Но, поймите, я не могу…
— Найта, — мягко поправила его я. Полицейский удивленно выпрямился.
— Что?
— Зовите меня Найта. Мне так приятнее, — тихо повторила я. Мне тоже было, за что извиниться. Вот только вслух я этого никогда не скажу.
— Хорошо, Найта, — к его темным карим глазам постепенно возвращался пронзительный птичий блеск. — Что касается моих вопросов…
Я болезненно поморщилась. Полицейский осекся.
— Господин Рэд…
— Крис. Просто Крис.
— Пусть будет Крис, — сдалась я. Интересно, это жест доверия или ответная вежливость? — Я была бы рада ответить на ваши вопросы, но не могу. По крайней мере, так, как вы хотите.
— Но почему?!
— Главная причина уже прозвучала — вы просто не поймете. Не сможете. И не спорьте, пожалуйста, — примиряюще улыбнулась я. — Я знаю, что говорю.
На этот раз полицейский не стал сразу возражать. Он задумался.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Тогда отвечайте, как можете. Что это были за люди?
Люди? Что ж, можно и так сказать. В конце концов, человеческая кровь в них тоже присутствует.
— Радикально настроенная группировка расистского толка, — поразмыслив, ответила я. Почти правда. Ведарси действительно считают все расы, кроме собственной, недостойными существования. Не удивительно, что они спелись с инквизицией. «Мир без магии» и «Очищенный от скверны мир» звучит очень похоже. — Предпочитают жизнь на лоне природы благам цивилизации. Не имеют ни малейшего представления об этике. Убийство для них — не проблема, так как все прочие расы почитаются за отбросы. Они уважают силу и мстят всегда симметрично.
В ушах зазвучал рассказ Томаса об охоте. Те волчата в логове… были ли они простыми зверенышами? И автобус с детьми, рухнувший с моста… Случайность?
А дриада назвала их «убийцами детей».
— Значит, экстремисты — любители природы, — подытожил Кристиан. — И чем же вы им не угодили, мисс Найта?
Я пожала плечами.
— Думаю, они просто приняли меня за кого-то другого, — «Ага, за могущественную равейну, которая приехала, чтобы отобрать у них власть». — А теперь я свидетельница. Нежелательная.
— Вот оно как, — задумался полицейский. — А раньше вы встречались с этими… индивидуумами?